Интервью с ректором Университета ИТМО Владимиром Васильевым

— Владимир Николаевич, в стратегических документах ИТМО сказано, что одна из миссий вашего вуза — лидерство на рынках географических приоритетов. Каковы эти приоритеты?

— Речь идёт о географических приоритетах с точки зрения глобализации высшего учебного заведения — в основном это развивающиеся страны, прежде всего — Китай, Индия, Вьетнам и другие государства Юго-Восточной Азии, а также Ближнего Востока — Иран, Ирак, Сирия. Наши иностранные абитуриенты представляют 72 государств, но основная часть студентов и аспирантов — из этих стран.

— Какова динамика доли иностранных студентов?

— Динамика, на мой взгляд, серьёзная. В советские временя наш вуз был базовым институтом Министерства оборонной промышленности — закрытым учебным заведением. Международные контакты в то время практически не развивались, и в 1990 годы мы им внимания не уделяли. Международное сотрудничество стало развиваться после 2005 года, особенно — во втором десятилетии нынешнего века. Назову некоторые цифры. К 2005 году среди студентов ИТМО 2-2,5 % представляли бывшие республики СССР и около 1 % - страны дальнего зарубежья. В сумме получается примерно 3,5 %. В 2019 году этот показатель достиг 19 %. Если бы не пандемия, рост был бы более значительным.

— Такая динамика связана со стремлением самого вуза увеличить число иностранных абитуриентов или вас к этому подтолкнула ещё и Программа 5-100?

— Мы никогда не ставили KPI, связанный с увеличением доли иностранных студентов. Вам, наверно, известно, что из 160-180 миллионов студентов всего мира лишь около 4 миллионов профильно мотивированных и мобильных. Борьба идёт не за 160 миллионов, а за вот эти 4 миллиона — за таланты. Мы делаем акцент не на количестве, а на качестве.

ИТМО — магистерско-аспирантский университет. У нас контрольные цифры приёма в магистратуру (я не говорю о контракте) — более чем в два раза превышают набор в бакалавриат — почти 2700 мест. Это отличает ИТМО от других высших учебных заведений России. Нам крайне важно отобрать талантливых ребят, которые бы работали, повышали и свою интеллектуальную капитализацию, и интеллектуальную капитализацию университета. Так что о количестве речь не идёт. Мне кажется, подобный KPI является рискованным для университета. Поверьте, если бы наш вуз открыл двери для всех желающих поступить на коммерческой основе (количество бюджетных мест ограничено межправительственными соглашениями, квотированием), доля иностранных студентов мгновенно превысила бы 30 %. Но речь идёт об отборе талантливых людей. Мы на глобальном уровне включились в борьбу за молодые таланты. Это основное.

— А если посмотреть на Россию, то откуда едут к вам поступать?

— В бакалавриате примерно 70 % иногородних студентов, 30 % жителей Санкт-Петербурга и области. В магистратуре, как ни странно, такое же распределение — 70 % поступивших — это выпускники из других вузов Санкт-Петербурга, России и мира.

— У вас достаточно сильная программа работы с олимпиадниками. Вы планируете открыть свою школу?

— В классическом понимании — нет.

— А почему? При питерском Политехе и при СПбГУ собственные школы есть.

— В нашем университете ряд преподавателей, особенно — молодых, постоянно предлагают открыть свою школу, лицей и готовить абитуриентов, которые будут связаны с ИТМО уже со школьной скамьи. Мне кажется, это тупиковый и несовременный путь. Не стоит строить «колхозик», который использует базу только нашего университета. Мы плотно и системно работаем со школьниками, начиная примерно с пятого класса.

— Только с питерскими школьниками или со всей страны?

— Со всей страны. Мы делаем это с помощью дистанционных технологий. В Питере во время осенних, зимних, весенних и летних каникул организуются специальные школы и летний курс, в том числе — для приезжих. Параллельно ведется огромная работа, связанная с дистанционным обучением, с использованием интернет-технологий. Она не имеет отношения к пандемии и проводится уже около 20 лет. У нас работает заочная интернет-школа по информатике, по физике, сейчас добавились новые предметы — химия и биология.

Мне кажется, мы должны открывать двери не только для учеников школы, которую курирует вуз, но и для всех желающих. Думаю, это более правильный путь, чем создание собственной школы. Ей можно было бы уделять огромное внимание, но сколько в школе может быть учеников — два-три класса, т. е. сто человек? Притом необязательно, чтобы они были связаны с Университетом ИТМО.

Вы, наверно, знаете, что два года назад мы поддержали инициативу Сергея Семёновича [Собянина, мэра Москвы] и открыли в Москве, по-моему, 34 ИТ-класса старшей школы. Кроме того, проводилось повышение квалификации учителей. Мы подготовили 300 учителей информатики московских школ. Затем в этих классах велась подготовка по предметам и дополнительным образовательным программам, которые были разработаны в нашем университете. Мне кажется, нужно работать с разными школами, а не выделять одну по принципу «этот школьник мой, а тот — не мой», мне кажется, это тупиковый путь.

— Число школьников, поступающих в вузы, поступательно увеличивается. Мы бравым маршем идём к тому, что у нас будет чуть ли не всеобщее высшее образование. Это хорошо или плохо?

— Это предмет давнего спора. По-моему, в 1997 или в 1998 году в Лондоне я участвовал в большой дискуссии с коллегами — ректорами вузов Германии и Великобритании (Имперского колледжа, Лондонского университета, Оксфорда, Кембриджа). Говорили о том, должно ли высшее образование стать общедоступным или ему лучше остаться элитарным? Сошлись на том, что повышение образовательного уровня конкретного человека и населения в целом позитивно, но несёт один достаточно большой риск, который уже осознали в некоторых странах. В результате оказывается, что повышение уровня образования не гарантирует повышение уровня жизни, прежде всего — оплаты труда. Наличие диплома автоматически не влечет за собой получение более высокооплачиваемой работы и иных материальных благ. Сегодня высшее образование является преимуществом с точки зрения развития человека, но к росту его благосостояния приводит далеко не всегда. Это нужно осознавать.

В СССР существовала разнарядка по набору в старшие классы школ, в ПТУ, в техникумы, в вузы. Такое ограничение делало высшее образование элитарным. В 1990-е годы, когда вузы открыли двери для всех, в них хлынул поток абитуриентов, поскольку родители считали, что высшее образование сразу дает определённый статус и открывает возможности для карьеры. С увеличением количества контрактных студентов качество подготовки в высшей школе стало снижаться. Так что нужно правильно проложить путь между Сциллой и Харибдой и определить цель высшего образования.

— Коль уж речь зашла о контрактниках — у них мотивация ниже или выше, чем у студентов, которые учатся за бюджетный счёт?

— В нашем университете я не вижу отличий в мотивации между студентами, которые обучаются за счёт бюджета, и теми, кто оплачивает обучение сам. Если выбор специальности был сделан правильно, разочарование не наступило, мотивация у студентов высокая и на бюджете, и на контракте. Но она может снижаться, и чтобы для молодых людей это не стало трагедией, нужно предлагать гибкие персональные траектории, которые дают возможность изменить направление подготовки — получить два диплома, выбрать другой Major (образовательную программу). Вуз должен создавать такие условия.

Мне кажется, крайне важно выстроить образовательную систему, которая дает студенту возможность выбора. Она должна быть противоположностью школьной системы, где существует единая образовательная программа, обязательная для всех — для школьника определили перечень изучаемых дисциплин, их содержание и назначили преподавателей. Я сам учился в такой «трубе», по которой меня прогнали от входа до выхода, не интересуясь моим мнением: есть программа, учебные предметы, конкретные преподаватели, и я «иду по трубе». Это очень плохая система, поскольку она не оставляет студенту выбора и лишает его ответственности. А если он захочет перейти на другую специальность (например, с информатики на журналистику), то снова начнет обучение с первого курса. Данная ситуация кажется мне не очень здоровой. Университет может предоставить студентам возможность менять траекторию во время обучения.

— Карантин дал серьёзный толчок распространению онлайн-образования. Это подкладывает мину под сложившуюся модель классического университета —  она отмирает, размывается?

— Классическая модель не отмерла. Она существует во многих вузах, в том числе — Москвы и Санкт-Петербурга. Как брело, так и едет.

Я рассказал, как ловко можно менять образовательные траектории, но реализовать это на практике крайне сложно. Вдруг выясняется, что исчезают кафедры, учебные группы. Университет должен создать мощную информационную систему, которая позволяет легко перестраивать учебный процесс — гибкое расписание и прочее.

Во время пандемии мы испытали все трудности реализации подобных систем. Как говорят мои коллеги по университету, если бы эпидемии коронавируса не было, её стоило бы придумать, чтобы вывести университеты — администрацию, преподавателей, обслуживающий персонал — из зоны комфорта, в которой мы долгое время работали. Пандемия вывела нас из зоны комфорта — началась организация дистанционного обучения.

Вы упомянули онлайн-обучение. Онлайн-обучение, — в частности, МООК (массовые открытые онлайн-курсы), — осуществляется без преподавателя. Студент способен освоить курс самостоятельно, без куратора. Дистанционные технологии тоже предполагают использование электронного ресурса, но со студентами работает преподаватель. Сейчас я буду вести речь именно о дистанционном обучении с использованием дистанционных технологий, которые предусматривают создание электронных курсов и электронное сопровождение.

Вернусь к теме размывания классического университетского образования. На мой взгляд, у любого высшего учебного заведения только одна цель — развитие мышления. Когда появилось книгопечатание, заговорили о том, что университеты прекратят существование, поскольку все необходимые знания можно получить из книг. С появлением почты стало казаться, что можно заказать доставку всех учебных материалов и никуда не ехать, но университеты сохранились. Немного позже их должно было заменить радио, а некоторое время спустя — телевидение. Считалось, что лучшие преподаватели могут прочитать замечательные лекции в телеэфире. Курсы, и правда, были замечательные. В 1960-х годах в СССР существовали целые образовательные каналы, где хорошо читали те или иные дисциплины. Но университеты остались. Потом сказали, что телевидению и радио не хватало интерактива, который даёт интернет, и теперь значение университетов уже не столь велико.

Я уверен, что университеты не умрут никогда, поскольку развитие мышления может происходить в очном или гибридном формате с использованием дистанционных технологий. В ходе опросов многие студенты отметили, что через месяц-полтора после перехода на дистанционное обучение им стало не хватать живого общения с однокурсниками, с преподавателями, а также особой университетской среды — того, что можно называть «факультет ненужных вещей». Эта среда, атмосфера способствует постановке мышления и налаживанию социальных связей.

Я встречался с президентами ведущих университетов мира (Гарвард, МIT), которые отмечали, что, помимо получения знаний, студенты ценят возможность наладить социальные и профессиональные связи, которые намерены использовать для развития карьеры в будущем. Это тоже особая атмосфера, которая развивает мышление.

Поэтому университеты не отомрут, но уже сейчас появляются новые технологии и возможности, которые нужно использовать. Это совершенно очевидно. Будут существовать разные электронные, дистанционные технологии — не только Zoom, Twitch, Coursera, edX. В учебном процессе начнут применять технологии дополненной и виртуальная реальности, VR, нейроинтерфейс.

В нашем университете с 1 сентября стартует уникальный проект, пока — в пилотном режиме, с участием около тысячи человек. Мы создали персонального помощника-аватара. Аватары будут общаться не только со своими хозяевами, но и между собой, тем самым подсказывая хозяину возможные траектории. Но выбор все равно будет оставаться за человеком. Это очень важно, потому таким образом развивается мышление.

Технологии будут внедряться, их нужно использовать, но университет как институция, созданная в своё время при монастырях, никуда не денется.

— Современные технологии, как минимум, придали очень хороший импульс глобализации университетов. Чего, на ваш взгляд, не хватает нашим вузам для того, чтобы стать глобальными? Нужно ли к этому стремиться? Какой университет, по вашему мнению, можно считать глобальным?

— Начну с последнего вопроса и представлю видение преподавательского коллектива и студентов ИТМО. Определяя задачи вуза на глобальном уровне, мы тоже осмысливали характеристики глобального университета. На мой взгляд, он не определяется числом иностранных студентов или другими количественными показателями. На наш взгляд, глобальным является университет, который ставит перед собой задачу отвечать на глобальные вызовы, стоящие перед человечеством, и работает с глобальной повесткой.

Это не просто слова. В Стратегии научно-технологического развития Российской Федерации, утверждённой Указом Президента от 1 декабря 2016 года, есть понятие — большие вызовы в стратегии России. Они на 90 % коррелируют с вызовами, стоящими перед человечеством. В Стратегии научно-технологического развития Российской Федерации уже заключено понимание того, что нам никуда не деться от глобальной конкурентоспособности и от решения глобальных задач. Это осознает любой человек, который способен осмыслить происходящие процессы.

Повторю ещё раз: по нашему мнению, глобальный университет работает с глобальной повесткой. Отсюда вытекают вопросы — для чего нужны таланты, и что такое мотивация? Есть таланты, которых беспокоит информационная безопасность человека, тоже упомянутая в Стратегии. Это один из аспектов глобальной повестки дня. Я сказал о нем в качестве примера. Можно назвать также экологические проблемы, изменение климата и другие вопросы. Если вы работаете в этой повестке, у вас глобальный университет.

— Какие, на ваш взгляд, существуют направления, где претензии на глобальность со стороны российских вузов наиболее обоснованы?

— Первое, очень близкое мне направление, связано с информационно-коммуникационными технологиями, в особенности — с разработкой программного обеспечения, софтверной составляющей. Существуют подтверждения тому, что в этой сфере уровень российских специалистов достаточно высок.

Приведу пример. Поисковыми системами обладают всего три страны в мире — США, Китай (Baidu) и Россия (Яндекс и Mail.Ru). В Европе собственного поисковика нет — лишь недавно была поставлена задача создать европейские поисковики. Кого приглашают в [этот] проект? Университеты России.

Посмотрите, как развиваются социальные сети и подобные им ресурсы. Мы пользуемся в основном американским Facebook. Но популярный мессенджер Telegram — это российская разработка.

Существует подтверждение высокого уровня отечественных школ, научных исследований, разработки новых алгоритмов, подходов, моделей, которые создаются в России, российскими учёными и разработчиками.

Второе направление, в котором, на мой взгляд, мы не очень серьёзно отстали — биолого-химическое. Наши специалисты, которые работают в области биологии, геномики, генетики, притом на интердисциплинарном уровне (например, биоинформатики) высоко ценятся во всем мире. Конечно, актуальным остаётся вопрос — где взять биоданные (не только человека, но и других живых организмов), как их размечать, можно ли открывать?

Третье конкурентоспособное направление — это, на мой взгляд, искусство (в широком смысле слова): живопись, скульптура, архитектура.

Четвёртое. Думаю, Россия может вполне успешно конкурировать в гуманитарной сфере, например, в области литературы. Подчёркиваю — это моя личная тока зрения.

Пятое направление — математика. Оно во многом связано с новыми моделями, алгоритмами, подходами, поскольку искусственный интеллект не может развиваться без математики, как и современная математическая наука — без искусственного интеллекта.

Я назвал несколько серьёзных областей, в которых российские специалисты могут составить конкуренцию ведущим учёным мира.

— Почему, имея хорошие исходные условия, прекрасных специалистов, сохранившиеся научные школы, мы проигрываем в глобальной конкуренции за талантливую молодёжь? Чего не хватает нашим вузам?

— Как я сказал, примерно 15 лет назад ИТМО начал решать задачу привлечения иностранных студентов. Основным препятствием оказалось не плохое качество преподавания и не низкий уровень владения английским языком у наших профессоров и доцентов. Мне кажется, первая серьёзная проблема, которая тормозит приток иностранных абитуриентов в Россию, заключается в нормативном регулировании. Законодательные требования к иностранцам довольно жёсткие. Предположим, гражданин другого государства получил в российском вузе диплом бакалавра и намерен сразу же поступить в магистратуру, а по окончании магистратуры — в аспирантуру. Поскольку срок действия визы закончился, он должен выехать из нашей страны, снова получить визу, только потом вернуться в Россию и поступать. Регулирование должно быть более дружественным.

Второй сдерживающий фактор — социальный: личная безопасность иностранного гражданина, комфортные бытовые условия, к которым привыкли студенты из развитых стран.

Третья проблема — негативный имидж России в мире: ситуация у нас якобы хуже некуда, люди злобные, агрессивные, неулыбчивые. Над улучшением имиджа нашей страны должны работать не только в МИДе. Это задача для всех, начиная со студентов — та самая народная дипломатия. Когда начинаются прямые контакты между студентами, мнение мгновенно меняется — выясняется, что всё не так плохо, люди в России нормальные, далеко не все носят валенки, и медведи по улицам не ходят.

— Является ли ИТМО глобальным вузом?

— Мы считаем ИТМО глобальным университетом в той терминологии, о которой я сказал. Конкурентами выступают учебные заведения, чья модель очень близка к нашей. Их перечисление может вызвать скептическую улыбку, но мы, действительно, конкурируем с такими вузами, как MIT, Наньян (Сингапур), Аризонский университет в Фениксе и в Тусоне. В Европе это Лозаннская и Цюрихская школы, ParisTech, Мюнхенский технический университет. Могу продолжить перечисление около сотни высших учебных заведений. С одними вузами из этого списка у нас налажено тесное взаимодействие, существуют совместные программы. За другими мы просто наблюдаем, изучаем опыт. В ИТМО приезжают студенты MIT, а наши преподаватели читают лекции в этом вузе. Мы многое перенимаем в MIT, а MIT использует наш опыт. Поздний выход нашего университета на глобальный рынок даёт определённые преимущества, поскольку мы не ограничены традициями.

— Академическая мобильность — можно ли создать механизм, установить такие ограничения, чтобы она не приводила к технологическому шпионажу и прочим неприятным последствиям? Это реальная или надуманная проблема?

— Мне кажется, проблема немного надуманная. Переход из главного корпуса MIT ведёт в корпус робототехники, где студенты работают в FabLab. Здесь вам говорят: «Это лаборатория DARPA», которая работает на оборону.

Разработки в сфере национальной безопасности ведут университеты многих государств. В мире немало вузов, которые работают на безопасность и обороноспособность своих стран. Я уверен, что не менее 150 университетов из топ-200 работы готовят кадры и самое главное — ведут исследования и разработки в этой сфере. В этом нет ничего особенного.

Возможно, в отдельных случаях и возникают проблемы, связанные со шпионажем, но, на мой взгляд, закрытость и запрещение контактов технологической элиты с иностранцами несёт гораздо больше угроз безопасности нашей страны. Общение специалистов одного уровня, которые проводят исследования примерно в одной сфере, обогащает обе стороны. Я ещё раз подчёркиваю: всегда происходит взаимное обогащение. Не бывает ситуаций, когда пользу извлекает только одна сторона. Это справедливо и в отношении сотрудничества между российскими специалистами.

— В ИТМО в 2018 году (к сожалению, более свежих цифр не удалось найти) объём НИОКР составил почти три миллиарда рублей. Это только прикладная наука?

— Нет, это весь объём научных исследований.

— При этом ИТМО активно участвует в фундаментальных разработках, в частности — в рамках Национальной технологической инициативы. Идет вечный спор о том, кого должна готовить высшая школа — широколобых умников для фундаментальной науки или специалистов для прикладных исследований? Университет образования против университета компетенций — это реальная или надуманная альтернатива?

— Один университет работает на фундаментальную науку, другой — на развитие компетенций. Думаю, нужны оба. Университет компетенций готовит мастеровых, ремесленников (прошу прощения за терминологию), которые имеют соответствующую компетенцию для решения тех или иных задач. Они ориентированы на конкретное дело и ничего плохого в этом нет.

— Таких специалистов должно выпускать именно высшее учебное заведение?

— Его можно называть как угодно. Сейчас в России университетами стали все вузы, даже те, которые на самом деле университетами не являются. Я уже дал своё определение университета, не стану повторяться. Он может называться профессиональной школой или как-то иначе. Ничего страшного в этом нет. Самое главное — он готовит узконаправленных мастеровых. Как известно, в средневековье по завершении обучения мастера представляли свою работу, которая называлась шедевром. Пусть современные специалисты тоже создают шедевры и представляют их на защиту. Такое направление нужно.

Второе направление тоже необходимо для развития фундаментальной науки: университет не обучает конкретному делу, а дает фундаментальное образование — его выпускники могут работать в любой области. Такие высшие учебные заведения нужны, не важно, как они будут называться — институт, колледж, университет.

— Но это именно высшие учебные заведения?

— Это высшие учебные заведения. В США около пяти тысяч организаций имеют статус высших учебных заведений. Они называются по-разному — университет, колледж, высшая школа.

— Дело не в названии, а в содержании.

— В названии заключено содержание. Медицинская школа, в которую многие стремятся поступить, может называться колледжем. Но ещё раз подчёркиваю: она осуществляет узконаправленную подготовку специалистов и проведение прикладных исследований. Такие учебные заведения готовят врачей, архитекторов, дизайнеров и кадры для многих других отраслей.

Университет находится на другом уровне — ведёт подготовку по всем направлениям. Сначала университеты называли многодисциплинарными. Потом начались разговоры о междисциплинарности, затем — о мультидисциплинарности. Современный глобальный университет должен обеспечивать интердисциплинарность. Напомню, что глобальным я называю университет, который находит решения в сфере противостояния глобальным вызовам. Терминология концепций Университета 1.0, 2.0, 3.0, 4.0, 5.0, 10.0 — это красивые названия, а речь должна идти о содержании: не просто биология встречается с физикой и получается биофизика, а для решения глобальных задач используются методы разных наук. Задачи такого уровня не могут решаться «в столбиках», поэтому перед проведением исследований следует выработать единую методику.

Более того, в последние 3–5 лет происходит переход от интердисциплинарности к трансдисциплинарности. Трансдисциплинарность предполагает, что исследования проводятся не только в академических структурах (не важно, как они называются — университеты или исследовательские институты), и к решению задачи подключается общество. Применение такого подхода даёт блестящие результаты.

— Вы можете привести пример?

— Примеров очень много, но известные мне примеры из российской практики, к сожалению, локальные.

Астрономы Великобритании недостаточно детально отработали участок неба, нужно было составить более подробную карту. Они обратились за помощью к астрономам-любителям, которые наблюдали небо с помощью своих домашних телескопов, получили от них множество снимков и рисунков. Материалы обработали с использованием искусственного интеллекта. В результате было открыто много звёзд и явлений.

Другая задача была решена в Сингапуре в рамках программы «Smart Singapore». Смарт-сити — это не кирпичи. Архитектура важна, но она находится на десятом месте. А первое место занимает мобильность жителей — не автомобильный трафик, а удобство перемещения человека из дома на работу и в других направлениях. Жителям были выданы браслеты-трекеры, с помощью которых отслеживали, каким транспортом они пользуются, в каких случаях передвигаются пешком, что для них пешеходная доступность. На основании анализа потоков была создана система движения общественного и личного транспорта. Несмотря на то, что население Сингапура достигает пяти миллионов человек, на дорогу из одной точки в другую у жителя уходит не более сорока минут. Это конкретный пример решения задачи с привлечением населения.

Сейчас немало локальных задач, например, в сфере оптимизации транспортных систем, когда искусственный интеллект обрабатывает данные, полученные от населения.

Ещё одна из глобальных задач университета — популяризация новых технологий, в частности, снятие недоверия и страха по отношению к новейшим разработкам. Это отдельное направление. Почему университеты должны им заниматься? Потому что государству и правительству население, как правило, не доверяет.

— Это своего рода просветительская работа?

— Пока университетам доверяют, их потенциал можно использовать для решения таких задач.

Как только начал внедряться искусственный интеллект, заговорили о снижении потребности в рабочих кадрах. Аналогичные опасения в своё время были связаны с появлением робототехники. Рабочие места сократят, «офисный планктон» уволят, за вас будет работать искусственный интеллект — такие негативные прогнозы вызывают у людей большой стресс. С ожиданиями нужно работать, показывать ошибочность подобных прогнозов. Этим должно заниматься не только академическое сообщество, но и НКО. Общественность нужно не только на словах убеждать в безопасности технологий, но и вовлекать в исследования, разработки: пожалуйста, приходите, посмотрите, при желании можете участвовать в экспериментах. Человек, который сам убедился в том, что технология полезна и безопасна, будет распространять это знание.

Так происходит постепенный переход к трансдисциплинарности.

— Вернёмся к проблеме баланса между фундаментальной наукой и формированием профессиональных компетенций в высшей школе. Как его обеспечить?

— Мы очень серьёзно обсуждали эту проблему в нашем университете и вывели формулу под названием «код ИТМО», о котором, по-моему, уже рассказывали в 2018 году. Код ИТМО включает всего четыре очень простых элемента. Они и обеспечивают баланс, о котором я говорил.

Первый элемент — ценности университета (их пять).

Второй элемент — фундаментальность: не только и не столько специальные знания, и навыки в рамках конкретных дисциплин (математика, физика, химия, информатика), но и постановка мышления (критическое мышление, системное мышление, дизайн-мышление).

Третий элемент — professional skills (профессиональные компетенции). Обращаю ваше внимание: мы добавляем к фундаментальности профессиональные компетенции.

Четвёртый элемент — soft skills (надпредметные компетенции): работа в команде, ответственность и многое другое.

На эти четыре элемента должны ориентироваться все студенты, преподаватели, ректор и администрация. Так обеспечивается баланс. Безусловно, основой всего являются ценности. Университет может менять направление подготовки, направление исследований, но не базовые ценности — им должны следовать все, притом не на словах, а на деле. Если вы назвали одной из ценностей университета уважение к личности, это должно проявляться в общении преподавателей со студентами, в отношении коллег друг другу и в студенческой среде.

Из каждой ценности вытекают определённые правила, если угодно — идеология университета. Это нормы поведения и правила, которые приняты в Университете ИТМО. Разделяешь наши ценности — являешься членом ITMO.FAMILY. Их разделяют не все, но мы не в обиде. Наши ценности близки даже некоторым людям, которые не имеют отношения к ИТМО (как правило, детям наших выпускников). Один школьник рассказал мне, по какому принципу он выбирал вуз, и подытожил: «Только в ИТМО нашёл чётко сформулированные ценности, которые понимаю и разделяю». Я был ошарашен. Для таких людей двери нашего университета открыты — приходи, пользуйся библиотеками. Университет становится открытым. Возможно, в вашей терминологии — это размытие, но оно абсолютно объективное.

— Места в международных рейтингах — это для вас орден, награда, стенд с почётными грамотами или инструмент принятия управленческих решений? Используете ли вы, в частности, наш международный рейтинг «Три миссии университета»?

— Мы не учитываем ни «Три миссии университета», ни QS, ни Шанхайский рейтинг, ни Times Higher Education. Методики рейтингов могут и должны меняться. Если ставить на первое место вхождение в топ-100, топ-200, топ-500 какого-либо рейтинга, то университет должен соответствовать его критериям. Предположим, одним из показателей является наличие эндаумент-фонда, а у университета его нет. Трагедия! Давайте немедленно создадим эндаумент. Мы так не поступаем.

По моему мнению, не может быть больше семи критериев оценки, в противном случае система разрушается. Если субпоказатели характеризуют результаты, которые мы хотим получить, мы их учитываем — они являются подтверждением того, что направление выбрано верно, и движение происходит правильно. Индикаторы, которые отвечают данному направлению, мы используем для оценки результатов, достижений. А индикаторы, которые не имеют отношения к целям и задачам ИТМО, мы игнорируем.

Конечно, мы радуемся своим местам в рейтингах или, наоборот, огорчаемся. Безусловно, рейтинг — это очень мощный популяризационный, коммуникационный, имиджевый ресурс. При этом российские абитуриенты выбирают вуз не по рейтингам, но рейтинги в значительной мере определяют выбор иностранных граждан.

— Должно ли Министерство образования распределять финансирование с учётом позиций вузов в рейтингах?

— Не думаю. У каждого университета своя миссия и своя стратегическая цель. Я общаюсь с очень уважаемыми прогрессивными ректорами (не буду называть фамилии). Иногда нам удаётся спокойно поговорить и поразмышлять. Очень важно общаться не на бегу. Как говорится, на бегу нельзя научить даже бегу. Вызовы, проблемы и задачи, которые называют ректоры региональных вузов, кажутся мне даже немного смешными. А коллеги далеки от вызовов, которые стоят перед ИТМО. Это прекрасные вузы, расположенные в регионах от Хабаровска до Средней полосы России, но они совершенно иначе определили свою миссию, поставили другие стратегические цели и задачи. Зачем измерять эти учебные заведения одной линейкой? Получается, если университеты не попали в рейтинг, они сразу становятся плохими?

Университет определил свою миссию, стратегическую цель, цели второго уровня, задачи, написал программу. Его следует оценивать по результатам этой программы — не KPI по количеству иностранных студентов, а достижение стратегических целей. Университету нужно сравнивать себя нынешнего с собой вчерашним.

Не хочу никого обидеть, но распределение финансирования на основе измерения одним инструментом напоминает фразу Остапа Бендера об астролябии: «Сама меряет, было бы что мерять». Мне кажется, очень рискованно только на основании рейтинга делать серьёзные выводы: один — хороший, второй — плохой, а третий — совсем плохой. Я сторонник большей свободы.